ПОЕХАЛИ!

источник

  Никакого внятного видения посткризисной модели и, самое главное, никаких путей выхода из кризиса нет ни у кого из властей предержащих ни в одной стране мира. Между тем мы готовы такую модель предложить.

Три года назад, в 2006 году, одним из авторов этой статьи была опубликована книга «Третья Империя. Россия, которая должна быть». Эта книга по жанру – художественная утопия в самом прямом, первоначальном смысле. Нам уже приходилось писать о том, что по сути это полная и проработанная до деталей во всех аспектах общественной жизни идеальная модель будущего устройства России. Авторы сознают, что эта программа достаточно радикальна. Однако «радикальный» отнюдь не означает «фантастичный» и «несбыточный» — в данном контексте в этот термин вкладывается лишь то, что тот уклад жизни, который должен быть в России, представляется авторам достаточно далеким от того, какой он есть сейчас. Да и степень его радикальности в этом смысле несоизмеримо меньше, чем, например, дореволюционная программа большевиков по переустройству жизни, которая тем не менее очень даже осуществилась. Радикальной, в смысле фантастичной, предлагаемая модель кажется многим читателям исключительно потому, что под мощнейшим напором всемирного промывания мозгов им кажется очевидным то, что современная либеральная демократия есть венец прогресса. И потому будущее может отличаться от настоящего, за исключением области науки и техники, лишь в деталях. Соответственно, будущее России в принципиальных моментах может и должно отличаться от настоящего только в той степени, в которой она еще не достигла настоящего либерализма (то есть уровня Запада).

 

Авторам это представляется смешным (впрочем, не только им, коль сам творец термина «конец истории» Фукуяма от него уже успел отречься). Во все без исключения времена людям свойственно думать, что именно тот уклад жизни, который их окружает, и есть венец истории. Если даже такой гений, как Гегель, автор концепции вечного развития через отрицание отжившего, несмотря на это, утверждал, что привычная ему сословная монархия германских княжеств начала XIX века есть гармония, которая дальше меняться не будет, — чего уж требовать от людей попроще. Но дальнейший ход событий всегда доказывал обратное — все, что казалось вершиной, достаточно быстро по историческим меркам исчезало, уступая место последующему, и превращалось лишь в воспоминания. Ничто, как говорится, не вечно под Луной. Нет никаких оснований полагать, что либеральную демократию ожидает другая судьба. А значит, будущее России будет по-всякому совсем иным, чем настоящее, нравится это кому-то или нет. И нет потому ничего особо фантастичного в том сценарии, который представляет «Третья Империя», — реальность может оказаться гораздо фантастичнее и гораздо хуже.

Но авторы готовы пойти навстречу тем особо трепетным соотечественникам, которых даже такой радикализм все же пугает. Для этого мы проанализировали, насколько основные положения «Третьей Империи» могут быть внедрены в ткань существующей системы. А те, которые не могут, — нет ли для них промежуточных решений, которые будут, может, и не столь хороши, зато могут быть реализованы без кардинальной ломки строя. То есть можно ли трансформировать политическую программу «Третьей Империи» в такую, которая возможна без переворотов и революций, пусть даже ценой снижения эффективности?

То есть еще раз: описанная в «Третьей Империи» система — это некая идеальная модель (ИМ). И дальнейшее описание необходимых реформ мы предлагаем соотносить с этой ИМ.

Самоидентификация

Главная проблема современной России лежит не в экономической или политической плоскости, а в сугубо философской. Зачем вообще нам, и народу и элите, российское государство? Понятно, какое-то государство нужно, чтобы не было анархии, — для внутренней и внешней безопасности, для создания единого правового поля и тому подобное. Но почему обязательно собственное? Если США предложат всей России добровольно войти в их состав, на правах, допустим, 10 или 15 дополнительных штатов — нам это интересно или нет? Ведь отправлять все вышеупомянутые государственные функции внутри себя они безусловно умеют, получше нас. И дискриминации по национальному признаку внутри Америки уж точно нет, так что любой из нас теоретически сможет стать американским президентом, а уж тем более простым миллиардером. Если для нас это немыслимо, то почему? Ведь права человека — а именно их наша Конституция провозглашает высшей ценностью — там обеспечиваются не хуже. И материальный уровень жизни выше. Так что уровень жизни и права личности не главные ценности, если для нас неприемлемо решение, однозначно их увеличивающее? А что тогда?

Дело не в том, актуально ли рассмотрение такого варианта для нас, то есть захочет ли этого Америка (хотя почему бы и нет?), — дело в базовой мотивации. У нас постоянно в документах и выступлениях делают упор на суверенитете — но из провозглашенной у нас системы ценностей его необходимость не вытекает, как и необходимость патриотизма. С такой же ситуацией в последние десятилетия столкнулся мировой бизнес: раньше создавший компанию предприниматель всегда хотел превратить ее в мирового лидера, а там уж у кого как получится, но оказалось, что эта мотивация внеэкономическая (связанная, например, с самореализацией). В рамках чисто экономической мотивации, то есть максимизации заработка, это вовсе не нужно — разумнее в оптимальный момент продаться лидеру или слиться с ним. И все так и делают, поэтому в узкой группе мировых лидеров всех основных отраслей число членов за счет новых практически не увеличивается, только непрерывно уменьшается в результате слияний и поглощений. Но если государство суть акционерное общество, где мы все акционеры, как любят говорить либералы, то почему акционеры не могут принять решение слиться с другим акционерным обществом или вообще продаться ему? Ведь акционерам это выгодно. И действительно, если комбинация материальной выгоды и безопасности акционеров (то есть жителей страны) есть единственная или хотя бы главная мотивация, то иное поведение неразумно.

Это не абстракция — в современном мире так и происходит. Поэтому европейские страны отдали существенную часть суверенитета Евросоюзу, поэтому туда рвется на любых условиях и ролях Турция, бывшая великая держава. Поэтому в большинстве стран правительства с легкостью дают разрушать национальную промышленность в пользу транснациональных корпораций. Поэтому большинство стран лежит под Америкой: не из-за того, что она запугивает или покупает иностранных чиновников, хотя это тоже не до конца изжито, а потому, что в рамках либеральных ценностей усиливать свое государство реально незачем (наоборот, только из-за корыстности чиновников процесс десуверенизации не идет быстрее). Есть сложившиеся лидеры — США, Евросоюз и Китай, — и любому иному государству гораздо выгоднее прислониться к одному из них, принеся полную вассальную присягу, чем «против шерсти» стараться стать четвертым. Такой вывод не зависит от политического строя — достаточно того, чтобы в этом государстве считалось, что оно создано нацией и существует исключительно для облегчения и улучшения ее жизни.

Именно такая концепция «национального государства» и господствует в современной России и полностью лишает ее как государство самостоятельного будущего — оно становится просто ненужным, если интересы граждан и экономической элиты (другой в национальном государстве быть не может) можно учесть и удовлетворить иначе. Но что же может являться альтернативой национальному государству? Если суверен не народ, то кто? И если государство существует не для улучшения его жизни, то для чего? Если это не весь народ, а его часть, например знать или вообще единственная царская семья, то это ничего не меняет — такое же акционерное общество, только акционеров меньше. Реально у национального государства есть только одна альтернатива — сакральное государство (то есть государство священное и самоценное). В таком государстве сувереном является нечто нематериальное — идея или дух, ценность которого априорна и стоит выше интересов людей (они тоже не отрицаются, но лишь в части, не противоречащей идее). Нация в таком государстве есть не суверен, а лишь носитель нематериального суверена, а государственная машина — его защитник. История знает всего три типа сакральных государств: первый — империя, второй — теократия и третий — идеократия. При этом в реальном государстве могут сочетаться первый и второй тип (Византия или Халифат), равно как первый и третий (СССР или США).

Третий тип для современной России невозможен, поскольку на горизонте просто не видно такой идеи, какой был коммунизм — а либерализм уже служит фундаментом другого сакрального государства, США (двух идеократий с одной идеей одновременно не бывает). Представить себе у нас второй тип, православную теократию, притом что воцерковленного населения дай бог если 4—5%, да и те отнюдь не из самых активных социальных групп, достаточно затруднительно. Остается первый тип (наверное, с некими элементами второго), самый распространенный в истории, — империя. В нем сакральным является само государство, превращаясь в Государство как идею. В этом случае стремление стать сверхдержавой априорно и самоценно, не может быть променено ни на что иное (потому что все иное менее важно), и тогда уж оно наверняка сбудется, не при нас, так при внуках — ищущий да обрящет.

Для того чтобы стать таким государством, не нужно развязывать войну, устраивать революцию или даже распускать Государственную думу. Не обязательно даже немедленно начинать называть себя империей. Достаточно внятно сказать себе и миру: мы — русское государство-цивилизация. Отдельных цивилизаций было и есть очень мало (ныне, кроме нас, всего четыре), то есть очень мало кто из народов смог создать и сохранить новую цивилизацию — а мы, русские, смогли! Да, мы часть того многоцветья цивилизаций, которым является мир, но часть полностью обособленная и самодостаточная и уж точно не часть какой-либо другой цивилизации, европейской или иной. Мы признаем какие-то из ценностей, которые вы называете общечеловеческими (а какие-то — нет), но это для нас абсолютно вторично по сравнению с нашими интересами, базирующимися на наших ценностях. Высшими ценностями в земной жизни для нас являются мощь и величие российского государства, и в силовом, и в цивилизационном смысле. Каждый человек в нашем государстве имеет неотъемлемые права, потому что это основывается на наших ценностях (а не потому, что этого требуют от нас другие государства), но эти права не могут этим ценностям противоречить. Мы хотим, чтобы люди жили по возможности зажиточно, государство создаст для этого условия сильным и прямо поможет слабым и уж точно никому не будет мешать, но это в общем-то личное дело отдельных людей, и мы как нация ставим это гораздо ниже общих высших ценностей. И мы все ощущаем себя не только отдельными людьми со своей жизнью и заботами, но и великой, простирающейся сквозь века общностью, наследниками Великого княжества Московского и Русского царства, Российской империи и СССР. Если уж мы акционерное общество, то акционерами в нем не только ныне живущие, но и все от века усопшие и все еще не родившиеся.

Догадываемся, как это все коробит нежное ухо читателя из либералов или просто из офисного планктона. К сожалению, и руководство нашей страны рассуждения на эту тему очень раздражают. Но иного пути сохраниться и усилиться у России как у самостоятельного государства нет. К этому подводит жесткая логика, которую нечем опровергнуть — во всяком случае, мы такого не читали и не слышали. От нее можно только отмахнуться — а ну их, этих маргиналов… Что ж, вольному — воля.